Работа носит название «Шепот греха», или, если быть точнее «Заговор греха». Но более адекватен и «олитературен» будет перевод «Заговор на грех» - в полном соответствии замыслу фильма. Под видом истории любви и отчаяния, трагедии и драмы мы на самом деле видим почти апокрифическое высказывание режиссера – некое новое направление религиозного переосмысления – гнозис, если позволите.
Итак, давайте разберёмся непосредственно в том, что хотел сказать нам режиссёр.
В самом начале перед нами предстаёт некая весьма юная и живущая своим естеством рыжеволосая молодая женщина – Вика. Она, пожалуй, с самого начала отчаянно ассоциируется с названием романа, положенного в мотив фильма, - «Ведьма и дождь».
Далее по сюжету доктор уверяет героиню бросить мужа, страдающего редким видом шизофрении, носящей название синдрома Кандинского – интерпретационный бред один из её симптомов. Тут стоит задуматься: зачем это режиссёру? Может это некое заявление? Пожалуй, болезнь мужа героини задаёт особое смысловое поле всей картине и всему происходящему: интерпретация событий в извращенном смысле – такими мы, собственно говоря, и видим события с героями этой картины.
Постепенно из бесед с психоаналитиком по сюжету картины нам становится, очевидно, что героиня Вика – жертва своей привязанности к мужу, жертва любви бросившего её священника, женщина, обвиняющая себя в смертном грехе и всерьёз задумывающаяся о самоубийстве. Но изначально героиня не была жертвой – она сама, словно наваждение, совратила священника. В этой картине нам постоянно придётся сталкиваться с перескакиванием из роли жертвы в роль палача – через подобную смену ролей пройдут все герои:
Соблазнительница становится брошенной и ненужной женщиной, популярный и некогда властный её муж Го превращается в зависимого от окружающих паралитика.
Духовник Го становится любовником его жены, жертвой её соблазна, но потом сам превращается в палача, спокойно и безразлично выкидывая Вику из своей жизни.
Такую интересную игру положений сопровождает рассказ по теме: священник говорит о коне Гая Калигулы, который был посажен в сенат. Более того, Калигула относился к нему как к высокопоставленному и уважаемому человеку – даже соорудил спальню из мрамора. А до этого речь идёт о коне, которому был возведён памятник.
Далее ключевые герои: Вика, психоаналитик, Лео-патолог – пересекаются на кладбище. Так герои картины, замечая друг друга или нет, в данном эпизоде обмениваются на кладбище своими судьбами, своими смертями.
Тема жажды смерти, как самого страшного греха в грёзах или же поступках, связывает героев неразрывно с этой самой минуты. Каждый из героев несёт внешнюю или внутреннюю смерть, и она просачивается в бытие другого человека, как некое заклинание. Так то, что является работой и страстью патологоанатома просачивается в страшный и бредовый сон Го (зародыши-младенцы).
Так жажда смерти через самоубийство, присущая её пациентке, станет жизненной реалию психоаналитика – до такой степени, что вся жизнь превратится в существование призрака – заметьте, даже дверь в квартиру у психоаналитика всегда открыта, будто там уже давно никто не живёт.
Именно с этого момента в картине начинается постоянное метание в противоположные роли. И вот уже даже бродяга на улице слушает в наушниках классическую музыку.
Патологоанатом Лео с харизмой палача превращается в жертву своего комплекса и, став жертвой, он возводит подружку-психоаналитика в роль своего палача, а на самом деле…. Делает её жертвой любви, жажду которой передала через свой рассказ ей Вика.
Кстати патолог упоминает известные мировые эротически шедевры классиков кино: «Последнее танго в Париже», «Империя чувств» - но это не постмодернистические опусы, а явные намёки на судьбы героев этих картин, где герои тоже меняются положениями. Тут происходит тоже самое: бомжи в заброшенном доме, куда психоаналитик идёт, чтобы покончить с собой, предлагают ей помощь: убить, наказать, взорвать её обидчика.
Бессильные преображаются во всемогущих, но основной смысл раскрывается в сцене с чтением библии через великолепное образное решение эпизода. В отрывке Евангелия говорится о том, что Христос вложил кусок хлеба в рот Иуде и «после сего куска вошёл в него Сатана» - таким образом, Христос сам стал палачом: как Иуде, так и себе, введя в Иуду Сатану через этот хлеб. И в этот момент в самом фильме Го запихивает в рот священнику хлеб, словно говоря тем самым, что тот и есть Иуда – это великолепное образное решение придаёт обыкновенной драме философский характер. Возможно, режиссер хочет сказать нам, что смертный грех вводит в нас Высший Промысел, а мы в этом и не повинны. Кто-то свыше сам становится потом жертвой своего «нашептывания грехов» - так священник корчит из себя потом жертву домогательств Вики.
Соглашаться или нет с таким интерпретационным бредом – выбор каждого, смотрящего картину.
Последняя сцена – режиссер повторяет, что грех вершим не мы сами, а что-то невидимое толкает нас в него. |
